Эй, кто впрыснул спирт в мой питательный раствор?
Название: Личное время
Рейтинг: варьируется
Герои: Кристиан Зерикх, Джоанс Хоффман
Жанр: ориджинал, слыш
Размер: миди
Статус: в процессе
Протянув руки к огню.
Это нечто вроде любви: то, что ложиться между строк неведомой кистью художника-осени и запечатлевается в своем удивительном непостоянстве. Осень для меня мужского рода, и, когда грею между пальцами сигарету, у меня чувство, словно и он, вот так же присев на краешек запыленной скамьи, созерцает наш городок. В маленькой комнатушке среди трухи и пожелтелых листьев, разлетающихся, когда он входит в дом, стоит пыльный холст и остывающая чашка кофе. Совсем как у меня дома, скажите вы. Хмм, возможно. Возможно, потому что все субъективно - и точка нашего взгляда на мир - и, как не старайся, прямой она не станет. Прямой, бесконечно уходящей вдаль, куда я усиленно смотрю, куда каждый смотрит, ища в ней свое будущее. Поднявшись с проржавевшей бордюры, я устремляюсь вовсе не к нему, а туда, где в контурах виднеющихся высоток, что притаились в темноте за деревьями, меня ждет душная коробка из четырех стен и ворчливая хозяйка, требующая платы. Меряя под ногами сантиметры грунта, я почему-то тоскую и о чашке с остывшим кофе, и о холсте с запечатленной на нём «смертью». Почему «смертью», спросите вы? Просите, отвечу не сразу, не люблю, знаете ли, когда в ботинках хлюпает, а у нас лужи что озера - не зная глубины, не суйся. Ну, вот мой личный Рубикон на пути к славному Риму пройден, и я волен вам пояснить свое заявление. Осень – пора не только «очей очарованья», но и время, когда мы наблюдаем, как природа медленно и безболезненно погибает. Может поэтому художнику в моем воображении не нужен ни теплый кров, ни горячие напитки? Он знает, что смерть близится к нему, и спокойно мужественно ожидает своего конца. В его руках лишь тоненькая веточка кисти, последний взмах которой положит конец всему. Но мне кажется, он хитрее, он знает, что это далеко не конец. Новое начало зарождается в шепоте смерти, так похожей в этом сезоне более на вальс, чем на реквием.
Мысли всегда поглощали меня без остатка, притупляя восприятие объективной действительности, и порой это становилось причиной многих неурядиц.
- Прости, с тобой все в порядке? Я немного задумался и не заметил тебя.
Поначалу я слышу только голос незнакомца, и первая мысль, прежде чем поднять голову: «Неужели я не единственный мечтатель, бродящий среди этих улиц?». Кто бы еще отважился ходить, задрав голову, по рытвинам асфальта, что подобно шрамам уродуют и без того неприглядные улочки. И голос какой-то знакомый – может, сосед?
-Не стоит беспокоиться.
Я не очень многословен с чужими мне людьми, коих в моей жизни предостаточно. За что среди знакомых снискал славы задумчивого затворника, пребывающего в извечной меланхолии. Оборачивалась для меня репутация не всегда приятно, особенно, когда сердобольные друзья начинали предпринимать попытки меня из нее вывести.
«Мир поделился на людей, пребывающих в депрессии, и тех, кто из нее вытаскивает», - на миг задумываюсь я, прослеживая взглядом черный рукав пальто поверх протянутой мне в помощь руки. Наконец подняв голову, я вижу Его лицо. Я придумывал и передумывал этот образ десятки раз – образ моей Осени. Но, кажется, он собрал в себя все черты, приписанные - пририсованные моей фантазией: высокие скулы, чуть прищуренный взгляд тепло-карих глаз, светлые волосы с несколько неровно постриженной челкой. Это далеко не портрет идеала, образ слишком неуловим, чтобы обрядить его, как праздничную елку, в броские тона. Откуда-то в груди рождается иррациональное сожаление об отсутствии таланта к рисованию. Ведь сейчас он уйдет, следуя своим планам, и с ним уйдет все столь сильно манящее меня. С портретом у меня осталась бы живая частичка, сохраненная в холсте... Да черт возьми, достаточно будет просто фотографии! Правду говорят, что влюбившись, теряешь остатки разума, но не так же быстро! А он даже не вздрагивает, когда почти судорожно вцепляюсь в его руку, сжимая его ладонь, так, что чувствуется пульсация крови под пальцами. Просто молча вздергивает меня на ноги и смотрит в глаза, а я и поймать взгляда не могу. То ли от слишком быстрого подъема, то ли чувств, переполняющих меня, картинка мира вся как плевок размазанная.
-Сломал, что-то ценное?
Это, наверное, про судорожно сжатую в кармане «мыльницу». Давно помышляю о профессиональной камере, но все как-то повседневный крайне скудный уют мне нужнее.
- У меня нет при себе ничего такого, чем бы я сильно дорожил.
К чему сказал - сам не понял. Время работает против меня, и я это знаю, но почему-то все равно не тороплюсь воплотить недавно задуманное решение в жизнь.
- А ваша собственная голова не представляет ценности, господин Кристиан Зерикх? – мне слышится теплая ирония в голосе, и непроизвольно приходит осознание, что у моей мечты голоса не было. Я, будучи на крючке у своих грез, не сразу обращаю внимание на то, что незнакомец знает мое имя.
- Мы знакомы?
-Безусловно. Я помню лица всех студентов, исправно посещающих мои лекции… И спящих на них тоже помню.
Волевым усилием я прогоняю пелену с глаз и усилено вглядываюсь в черты стоящего передо мной человека. Честно пытаюсь вспомнить, кто же он и что за дисциплину преподает. И неужели, сотни раз видя этого человека, мне надо было всего единожды в него втараниться, чтобы влюбиться???
- О, на вашем лице печать искреннего непонимания! Позволите вам напомнить в какой-либо более подходящей обстановке, а то такие беседы не ведутся посреди улицы. Меня, знаете ли, очень заинтересовала ваша курсовая работа, - в голосе моего профессора звучит живейший интерес, и я понимаю, что это мой шанс удержать его внимание на своей персоне. Нет, я не обманываюсь, и его, прежде всего, интересует гипотеза, выдвинутая в моей работе. Но большой путь начинается с маленького шага, и если мгновение назад я считал, что могу рассчитывать лишь на бледную тень своих желаний, запечатленную в негативе, то теперь счастлив одной возможности быть объектом его внимания.
-Профессор, могу предложить кафе через дорогу, оно уютное и дешевое. И..,- я замолкаю, улыбаясь своим, теперь уже былым, мечтаниям,- там подают отличнейший горячий кофе.
Он так смешно смотрит на сжатую между пальцами папиросу: пытливый и вместе с тем возмущенный взгляд изучает ее от тлеющего кончика до фильтра.
Сигарету под неодобрительный взгляд профессора раскурил я, и возмущение толком не успело пропасть, как сменилось удивлением, когда ее всучили ему.
- Когда ты говорил про фотографии для своей работы, я думал, ты подразумеваешь несколько иные ракурсы.
Я почти слышу ваш неодобрительный шепот осуждения моего вранья. Беда в том, что не досталось мне столько смелости сознаться человеку на десять лет старше и выше по социальному статусу, что отчаянно влюбился. Час, проведенный в кафе, ничего не решил: сердце стучало диким барабаном, и я то и дело норовил выронить чашку из ставших скользкими пальцев. Он представился, потом извинился, - все с улыбкой, от которой у меня стало жарко в груди, - и предложил мне обсудить мою гипотезу. Или было наоборот? Он предложил обсудить гипотезу, потому была улыбка и жар… или жар появился, когда мы вошли в кафе, и он случайно коснулся пальцами моей руки? Все путается, словно неведомый киномеханик перемотал пленку, и вот стоп-кадр – профессор Джоанс Хоффман, взирающий на обычную сигарету как на кобру, и я, судорожно вспоминающий, что же успел напридумать, чтобы заставить его согласиться сфотографироваться.
- Я занимаюсь художественным фото, и в моей практике достаточная редкость запечатлеть столь явное противоречие в развитии.
-Поясни.
Он не сомневается в правдивости моих слов, он ищет обоснование моим действиям. Пускай ищет, мой увлеченный профессор, ведь саму суть ему не понять, пока я не раскрою карты. Раскрою ли? Наверное. Но не стоит задумываться об этом так рано, пока пепел еще не осел на землю, а пальцы не обожгло. Осеняя прохлада ослабит боль быстро, и окурок выпадет из пальцев. Все закончится и Осень уйдет. Нельзя позволить этому случиться.
- Вы сами, ваша поза и выражение лица, и то, как уверенно вы держите сигарету. Вы и похожи и не похожи на человека курящего. Вы не стиснули и не выпустили ее из рук, есть в этом какая-то контрастность, присущая природе, что нас окружает.
Я заговорил на его «языке», чтобы он не отвлекался на лишние в данный момент рассуждения, но, похоже, это произвело обратный эффект. Он как-то странно посмотрел на меня и, всего на мгновенье прикрыв глаза, затянулся. Естественно, идиот быстро закашлялся, и его тело переломило от легочных спазмов.
-Я разрешил его?
-Кого?
Непонимающе таращусь я, а он в ответ улыбается.
- Ни кого, а что,- все еще хриплым надсадным голосом продолжает, - Противоречие твое.
Я киваю, стараясь скрыть ответную улыбку.
-Зачем вы это сделали?
- Никогда не курил, и вот до этого момента возможность не подворачивалась. А тут две такие возможности совпали: и разрешить противоречие, и попробовать то, ради чего люди бессмысленно тратят минуты своего отдыха и годы жизни.
-Вы говорите, словно по брошюре выученный лозунг. Такие речи давно обратились в бесполезный информационный фон для людей.
-В избитых истинах таится смысл, который мы в силу своей молодости понять не можем. Всеобщая культура упрощения прочно пустила корни в головы людей.
Он вслух излагает свои мысли, которые, я уверен, рождаются на одной волне: так же лениво сменяя друг друга. Слова человека, смотрящего в будущее, игнорируя настоящее, и в наказание запинающегося о его острые камни.
Поднялся сильный пронизывающий ветер, и длинные края Хоффмановского пальто затрепетали, как черные крылья огромной птицы. Он выпустил из рук уже дотлевшую до фильтра сигарету, быстро поднеся ладони к губам и согревая их дыханием. На лице профессора появилось выражение, которое бывает у мужчин и женщин среднего возраста, вспомнивших нечто и не слишком давнее, и не слишком близкое.
- Огромное количество народу ютилось на жалких клочках квадратных метров покосившегося барака, в котором жила моя семья. Я мало что могу вспомнить о том периоде моей жизни. Помню, что они любили дешевый алкоголь и слухи, вот, собственно, и все. Еще почти каждый второй там курил. С той поры, как покинул то место, и не люблю эту вонь,- он медленно, почти медитативно растирает пальцы, - Но когда вдыхаю его, то ощущаю связь с давно покинутым домом.
Я вспоминаю свою комнатушку, захламленную вещами, сваленными в нее бережливой хозяйкой квартиры. Там все, от занавесок до простыней, провоняло табаком крепких папирос, что она курит. Никакой освежитель воздуха не помогал - запах просто въелся в стены, в мебель, и являлся более давним и желанным жильцом, чем я.
- Вот оно твое противоречие, - он поднимается со скамейки, а я понимаю, что он давно раскусил мою наспех выдуманную ложь. В порыве легкой паники отступаю назад, но останавливает его рука, мягко придержавшая меня за затылок. А потом следует глубокий поцелуй с привкусом моих же Chesterfield. Я теряю контроль над собственными чувствами, растворяясь в них, теряя себя. Это моя «гибель», запечатленная в единственном эпизоде жизни. Последует ли начало, в которое я так верю? Не знаю.
- Ты слишком просто поддаешься провокациям, - я мало вникаю в смысл сказанного им, просто ловлю губами его дыхание, так и не открывая глаз. – И гораздо доверчивее, чем желаешь казаться.
Мы стоим в самом глухом месте парка, там, где аллея завершается тупиком, и каменные плиты уже местами разбиты корнями молодого ясеня.
И я отчетливо запоминаю последнюю фразу, предшествующую теплу прикосновения к моему лицу его горячими ладонями.
-Такое сердце очень легко разбить.
Как гаснут звезды
Среди этих улиц затерялась моя жизнь, и этот город похитил мою душу. Сейчас бредя по тротуару, не выбирая направления, я напоминаю человека ищущего что-то неосмотрительно позабытое. Возможно в жизни утерянный ориентир и не такая уж большая потеря. Найти новый задачка сложная, но не неразрешимая со временем. Просто оказалось, что моя жизнь распланирована была ровно до этого дня, и теперь, добившись поставленной цели, собственной рукой разрушил смысл жизни. Я хотел покинуть пресную родную провинцию – сделал, хотел посвятить себя словесности – закончил престижный гуманитарный университет ; загорелся в душе любовью к филологии - и поступил в аспирантуру. Итог - приторно дежурные улыбки моих нынешних коллег, в прошлом преподавателей. Все периоды были наполнены бесконечным движением - мгновения жизни, заполненные до отказа желанием, страстью, рвением. Но те дни канули в лету, бросив меня один на один с обыденной реальностью, чуждой и непонятной. Как в глухую стену уперся, что нужно каждый день выполнять посильные, а не на пределе возможностей, операции без веской на то причины. Раньше на курсы, на подработку, на занятия рвался, словно затвор ружья у затылка щелкал и надо было успеть обогнать пулю. Теперь я, как сейчас, медленно шаркаю ногами в ботинках, купленных за хорошую цену, на мне надето дорогое пальто - подарок с кафедры на день рожденья, - и мысль в голове одна: зачем ценники сорвал? С ними было бы забавней.
Первой деталью интерьера в моем рабочем кабинете были настенные часы марки Скарлет. Они отмеряли мой рабочий день до обеда и после, старательно выполняя свое дело. Со временем в них села батарейка, и мне пришлось лезть на стол, чтоб заменить ее запаской. В ходе нехитрой операции посетила мысль, что моя жизнь обратилась в подобный механизм. Тик-так, пока не села батарейка или не вышел завод. Стук невидимых шестеренок вдруг отчетливо начал раздаваться в ушах, и я, пошатнувшись, чуть было не свалился на паркет. Наверняка убился бы, ударившись головой об острый угол стола соседа по кабинету - профессора, преподававшего объемную графику. Аккуратист, он бы просто пылал негодованием при виде моего хладного трупа и залитого кровью пола. И честное слово, желание придушить педанта росло последнее время в геометрической прогрессии. Может, вера в осуществление своих черных помыслов вынудила, успокоив дыхание, покинуть стол, осторожно ступая между стопками документации. Похоже, навязчивые мысли одна за одной копились где-то на задворках, и подсознательно я сделал вывод – пора прощаться с жизнью. «Не дождетесь!» - злорадно ухмыльнулся я сам себе, взглядом поймав собственный оскал в зеркале, прежде чем уйти.
Но покидая буквально проникнутые мелодией творчества застенки НУЭР, практически сбегая оттуда, я слышал лишь мерное тиканье отголосками за спиной . Я несся сломя голову, и тиканье в ушах стихало, когда сильный осенний ветер порывами ударял прохладой в лицо. Стихало, чтобы снова звучать, притворяясь биением моего собственного сердца. Не удивительно, что я не заметил этого мальчишку, что таращится сейчас на меня, как нищий на золотую монету. Мне определенно знаком так не упредительно упавший юноша. Память моя единственная верная спутница, где клеймом горит каждое воспоминание. Я определено помню этот взгляд: почти ленивый, скользящий по мне, когда студент с факультета художественной фотографии, третий год обучения, окидывал взглядом лекционный зал. Понятно было, что наличие кого-либо за кафедрой его мало волновало. Как и многие, не тяготевшие к словесности ученики НУЭР, он рассчитывал скорей всего отсидеться на моих лекциях и получить свои баллы. И как и всем наивным любителям халявы я готовил ему опасные ловушки в виде бесконечных тестов, срезов и контрольных. Обычно срабатывало, и концу, не года, а семестра моя группа редела раза в полтора. Но каково же было мое удивление, когда на стол передо мной лёг листок с фамилией и предложенной темой курсовой работы по моему предмету. С силой оторвав взгляд от ровных строчек, написанных убористым почерком в верхнем крае листа, я всмотрелся в черты лица его положившего. Глаза мальчишки были малахитово-зеленые. Как я так быстро подобрал сравнение? Наверное, так бы на меня могли уставиться маленькие камешки-гляделки - все так же безучастно и холодно. Похоже, мальчишка просто бросил мне вызов или это одна из очередных глупых экстравагантных выходок, которыми стремились отличиться здесь многие. Кто разрисовал расписание занятий цветными мелками, превратив скучный белый ватман в сыпящийся меловой крошкой папирус. Один весельчак с отделения живописи, взяв акриловые краски и стремянку, расписал гардины в холле на первом этаже. Ажиотаж был необычайный: все студенты и некоторые преподаватели сбегались взглянуть, как играют блики солнца в красках поверх бархатных тканей. Я сам не раз и не два захаживал туда с чашкой ароматного, но порядком подотсывшего кофе. Приходилось признавать, что негласно поддерживаемое администрацией академии безобразие мне по душе.
Сейчас иное выражение у извечно оледенелого взгляда - спала заснеженная ломкая корка. И я мог бы с наслаждением любоваться им, созерцая в секунду разрушенный лед. Вопрос «почему?» разрешается: внутренне я знаю ответ. Все один и тот же мальчишка смотрит на мир монохромно, деля его как сон и реальность, как быт и фантазию, и я долгое время был по другую строну за мутной завесой бесконечного бытия. Но мир распахнулся, я перешагнул грань, и полностью осознаю бесповоротность поступка. Его работа - стоило упомянуть о ней, как юноша засуетился, как встрепленный воробушек: видно, он сам запамятовал, что собирался приступать к чему-то подобному. « Художественная символика в прозаическом творчестве авторов постмодерна» - довольно размытая тема для курсовой работы, но в основе которой, как ядро в орехе, лежит зацепившая меня идея. Наверное, первый импульс, побудивший задуматься о том, во что превратилась моя жизнь, как заряд сбежал по строчкам и незаметно ударил. Удивление с достаточной долей досады посетило чуть позже, когда принтер, надсадно жужжа, распечатал задокументированный приговор в виде списка преподавателей и названия работ, что они курируют. Именно тогда-то я и полез на стол вверх к пресловутым часам.
Рейтинг: варьируется
Герои: Кристиан Зерикх, Джоанс Хоффман
Жанр: ориджинал, слыш
Размер: миди
Статус: в процессе
Протянув руки к огню.
Это нечто вроде любви: то, что ложиться между строк неведомой кистью художника-осени и запечатлевается в своем удивительном непостоянстве. Осень для меня мужского рода, и, когда грею между пальцами сигарету, у меня чувство, словно и он, вот так же присев на краешек запыленной скамьи, созерцает наш городок. В маленькой комнатушке среди трухи и пожелтелых листьев, разлетающихся, когда он входит в дом, стоит пыльный холст и остывающая чашка кофе. Совсем как у меня дома, скажите вы. Хмм, возможно. Возможно, потому что все субъективно - и точка нашего взгляда на мир - и, как не старайся, прямой она не станет. Прямой, бесконечно уходящей вдаль, куда я усиленно смотрю, куда каждый смотрит, ища в ней свое будущее. Поднявшись с проржавевшей бордюры, я устремляюсь вовсе не к нему, а туда, где в контурах виднеющихся высоток, что притаились в темноте за деревьями, меня ждет душная коробка из четырех стен и ворчливая хозяйка, требующая платы. Меряя под ногами сантиметры грунта, я почему-то тоскую и о чашке с остывшим кофе, и о холсте с запечатленной на нём «смертью». Почему «смертью», спросите вы? Просите, отвечу не сразу, не люблю, знаете ли, когда в ботинках хлюпает, а у нас лужи что озера - не зная глубины, не суйся. Ну, вот мой личный Рубикон на пути к славному Риму пройден, и я волен вам пояснить свое заявление. Осень – пора не только «очей очарованья», но и время, когда мы наблюдаем, как природа медленно и безболезненно погибает. Может поэтому художнику в моем воображении не нужен ни теплый кров, ни горячие напитки? Он знает, что смерть близится к нему, и спокойно мужественно ожидает своего конца. В его руках лишь тоненькая веточка кисти, последний взмах которой положит конец всему. Но мне кажется, он хитрее, он знает, что это далеко не конец. Новое начало зарождается в шепоте смерти, так похожей в этом сезоне более на вальс, чем на реквием.
Мысли всегда поглощали меня без остатка, притупляя восприятие объективной действительности, и порой это становилось причиной многих неурядиц.
- Прости, с тобой все в порядке? Я немного задумался и не заметил тебя.
Поначалу я слышу только голос незнакомца, и первая мысль, прежде чем поднять голову: «Неужели я не единственный мечтатель, бродящий среди этих улиц?». Кто бы еще отважился ходить, задрав голову, по рытвинам асфальта, что подобно шрамам уродуют и без того неприглядные улочки. И голос какой-то знакомый – может, сосед?
-Не стоит беспокоиться.
Я не очень многословен с чужими мне людьми, коих в моей жизни предостаточно. За что среди знакомых снискал славы задумчивого затворника, пребывающего в извечной меланхолии. Оборачивалась для меня репутация не всегда приятно, особенно, когда сердобольные друзья начинали предпринимать попытки меня из нее вывести.
«Мир поделился на людей, пребывающих в депрессии, и тех, кто из нее вытаскивает», - на миг задумываюсь я, прослеживая взглядом черный рукав пальто поверх протянутой мне в помощь руки. Наконец подняв голову, я вижу Его лицо. Я придумывал и передумывал этот образ десятки раз – образ моей Осени. Но, кажется, он собрал в себя все черты, приписанные - пририсованные моей фантазией: высокие скулы, чуть прищуренный взгляд тепло-карих глаз, светлые волосы с несколько неровно постриженной челкой. Это далеко не портрет идеала, образ слишком неуловим, чтобы обрядить его, как праздничную елку, в броские тона. Откуда-то в груди рождается иррациональное сожаление об отсутствии таланта к рисованию. Ведь сейчас он уйдет, следуя своим планам, и с ним уйдет все столь сильно манящее меня. С портретом у меня осталась бы живая частичка, сохраненная в холсте... Да черт возьми, достаточно будет просто фотографии! Правду говорят, что влюбившись, теряешь остатки разума, но не так же быстро! А он даже не вздрагивает, когда почти судорожно вцепляюсь в его руку, сжимая его ладонь, так, что чувствуется пульсация крови под пальцами. Просто молча вздергивает меня на ноги и смотрит в глаза, а я и поймать взгляда не могу. То ли от слишком быстрого подъема, то ли чувств, переполняющих меня, картинка мира вся как плевок размазанная.
-Сломал, что-то ценное?
Это, наверное, про судорожно сжатую в кармане «мыльницу». Давно помышляю о профессиональной камере, но все как-то повседневный крайне скудный уют мне нужнее.
- У меня нет при себе ничего такого, чем бы я сильно дорожил.
К чему сказал - сам не понял. Время работает против меня, и я это знаю, но почему-то все равно не тороплюсь воплотить недавно задуманное решение в жизнь.
- А ваша собственная голова не представляет ценности, господин Кристиан Зерикх? – мне слышится теплая ирония в голосе, и непроизвольно приходит осознание, что у моей мечты голоса не было. Я, будучи на крючке у своих грез, не сразу обращаю внимание на то, что незнакомец знает мое имя.
- Мы знакомы?
-Безусловно. Я помню лица всех студентов, исправно посещающих мои лекции… И спящих на них тоже помню.
Волевым усилием я прогоняю пелену с глаз и усилено вглядываюсь в черты стоящего передо мной человека. Честно пытаюсь вспомнить, кто же он и что за дисциплину преподает. И неужели, сотни раз видя этого человека, мне надо было всего единожды в него втараниться, чтобы влюбиться???
- О, на вашем лице печать искреннего непонимания! Позволите вам напомнить в какой-либо более подходящей обстановке, а то такие беседы не ведутся посреди улицы. Меня, знаете ли, очень заинтересовала ваша курсовая работа, - в голосе моего профессора звучит живейший интерес, и я понимаю, что это мой шанс удержать его внимание на своей персоне. Нет, я не обманываюсь, и его, прежде всего, интересует гипотеза, выдвинутая в моей работе. Но большой путь начинается с маленького шага, и если мгновение назад я считал, что могу рассчитывать лишь на бледную тень своих желаний, запечатленную в негативе, то теперь счастлив одной возможности быть объектом его внимания.
-Профессор, могу предложить кафе через дорогу, оно уютное и дешевое. И..,- я замолкаю, улыбаясь своим, теперь уже былым, мечтаниям,- там подают отличнейший горячий кофе.
***
Он так смешно смотрит на сжатую между пальцами папиросу: пытливый и вместе с тем возмущенный взгляд изучает ее от тлеющего кончика до фильтра.
Сигарету под неодобрительный взгляд профессора раскурил я, и возмущение толком не успело пропасть, как сменилось удивлением, когда ее всучили ему.
- Когда ты говорил про фотографии для своей работы, я думал, ты подразумеваешь несколько иные ракурсы.
Я почти слышу ваш неодобрительный шепот осуждения моего вранья. Беда в том, что не досталось мне столько смелости сознаться человеку на десять лет старше и выше по социальному статусу, что отчаянно влюбился. Час, проведенный в кафе, ничего не решил: сердце стучало диким барабаном, и я то и дело норовил выронить чашку из ставших скользкими пальцев. Он представился, потом извинился, - все с улыбкой, от которой у меня стало жарко в груди, - и предложил мне обсудить мою гипотезу. Или было наоборот? Он предложил обсудить гипотезу, потому была улыбка и жар… или жар появился, когда мы вошли в кафе, и он случайно коснулся пальцами моей руки? Все путается, словно неведомый киномеханик перемотал пленку, и вот стоп-кадр – профессор Джоанс Хоффман, взирающий на обычную сигарету как на кобру, и я, судорожно вспоминающий, что же успел напридумать, чтобы заставить его согласиться сфотографироваться.
- Я занимаюсь художественным фото, и в моей практике достаточная редкость запечатлеть столь явное противоречие в развитии.
-Поясни.
Он не сомневается в правдивости моих слов, он ищет обоснование моим действиям. Пускай ищет, мой увлеченный профессор, ведь саму суть ему не понять, пока я не раскрою карты. Раскрою ли? Наверное. Но не стоит задумываться об этом так рано, пока пепел еще не осел на землю, а пальцы не обожгло. Осеняя прохлада ослабит боль быстро, и окурок выпадет из пальцев. Все закончится и Осень уйдет. Нельзя позволить этому случиться.
- Вы сами, ваша поза и выражение лица, и то, как уверенно вы держите сигарету. Вы и похожи и не похожи на человека курящего. Вы не стиснули и не выпустили ее из рук, есть в этом какая-то контрастность, присущая природе, что нас окружает.
Я заговорил на его «языке», чтобы он не отвлекался на лишние в данный момент рассуждения, но, похоже, это произвело обратный эффект. Он как-то странно посмотрел на меня и, всего на мгновенье прикрыв глаза, затянулся. Естественно, идиот быстро закашлялся, и его тело переломило от легочных спазмов.
-Я разрешил его?
-Кого?
Непонимающе таращусь я, а он в ответ улыбается.
- Ни кого, а что,- все еще хриплым надсадным голосом продолжает, - Противоречие твое.
Я киваю, стараясь скрыть ответную улыбку.
-Зачем вы это сделали?
- Никогда не курил, и вот до этого момента возможность не подворачивалась. А тут две такие возможности совпали: и разрешить противоречие, и попробовать то, ради чего люди бессмысленно тратят минуты своего отдыха и годы жизни.
-Вы говорите, словно по брошюре выученный лозунг. Такие речи давно обратились в бесполезный информационный фон для людей.
-В избитых истинах таится смысл, который мы в силу своей молодости понять не можем. Всеобщая культура упрощения прочно пустила корни в головы людей.
Он вслух излагает свои мысли, которые, я уверен, рождаются на одной волне: так же лениво сменяя друг друга. Слова человека, смотрящего в будущее, игнорируя настоящее, и в наказание запинающегося о его острые камни.
Поднялся сильный пронизывающий ветер, и длинные края Хоффмановского пальто затрепетали, как черные крылья огромной птицы. Он выпустил из рук уже дотлевшую до фильтра сигарету, быстро поднеся ладони к губам и согревая их дыханием. На лице профессора появилось выражение, которое бывает у мужчин и женщин среднего возраста, вспомнивших нечто и не слишком давнее, и не слишком близкое.
- Огромное количество народу ютилось на жалких клочках квадратных метров покосившегося барака, в котором жила моя семья. Я мало что могу вспомнить о том периоде моей жизни. Помню, что они любили дешевый алкоголь и слухи, вот, собственно, и все. Еще почти каждый второй там курил. С той поры, как покинул то место, и не люблю эту вонь,- он медленно, почти медитативно растирает пальцы, - Но когда вдыхаю его, то ощущаю связь с давно покинутым домом.
Я вспоминаю свою комнатушку, захламленную вещами, сваленными в нее бережливой хозяйкой квартиры. Там все, от занавесок до простыней, провоняло табаком крепких папирос, что она курит. Никакой освежитель воздуха не помогал - запах просто въелся в стены, в мебель, и являлся более давним и желанным жильцом, чем я.
- Вот оно твое противоречие, - он поднимается со скамейки, а я понимаю, что он давно раскусил мою наспех выдуманную ложь. В порыве легкой паники отступаю назад, но останавливает его рука, мягко придержавшая меня за затылок. А потом следует глубокий поцелуй с привкусом моих же Chesterfield. Я теряю контроль над собственными чувствами, растворяясь в них, теряя себя. Это моя «гибель», запечатленная в единственном эпизоде жизни. Последует ли начало, в которое я так верю? Не знаю.
- Ты слишком просто поддаешься провокациям, - я мало вникаю в смысл сказанного им, просто ловлю губами его дыхание, так и не открывая глаз. – И гораздо доверчивее, чем желаешь казаться.
Мы стоим в самом глухом месте парка, там, где аллея завершается тупиком, и каменные плиты уже местами разбиты корнями молодого ясеня.
И я отчетливо запоминаю последнюю фразу, предшествующую теплу прикосновения к моему лицу его горячими ладонями.
-Такое сердце очень легко разбить.
Как гаснут звезды
Среди этих улиц затерялась моя жизнь, и этот город похитил мою душу. Сейчас бредя по тротуару, не выбирая направления, я напоминаю человека ищущего что-то неосмотрительно позабытое. Возможно в жизни утерянный ориентир и не такая уж большая потеря. Найти новый задачка сложная, но не неразрешимая со временем. Просто оказалось, что моя жизнь распланирована была ровно до этого дня, и теперь, добившись поставленной цели, собственной рукой разрушил смысл жизни. Я хотел покинуть пресную родную провинцию – сделал, хотел посвятить себя словесности – закончил престижный гуманитарный университет ; загорелся в душе любовью к филологии - и поступил в аспирантуру. Итог - приторно дежурные улыбки моих нынешних коллег, в прошлом преподавателей. Все периоды были наполнены бесконечным движением - мгновения жизни, заполненные до отказа желанием, страстью, рвением. Но те дни канули в лету, бросив меня один на один с обыденной реальностью, чуждой и непонятной. Как в глухую стену уперся, что нужно каждый день выполнять посильные, а не на пределе возможностей, операции без веской на то причины. Раньше на курсы, на подработку, на занятия рвался, словно затвор ружья у затылка щелкал и надо было успеть обогнать пулю. Теперь я, как сейчас, медленно шаркаю ногами в ботинках, купленных за хорошую цену, на мне надето дорогое пальто - подарок с кафедры на день рожденья, - и мысль в голове одна: зачем ценники сорвал? С ними было бы забавней.
Первой деталью интерьера в моем рабочем кабинете были настенные часы марки Скарлет. Они отмеряли мой рабочий день до обеда и после, старательно выполняя свое дело. Со временем в них села батарейка, и мне пришлось лезть на стол, чтоб заменить ее запаской. В ходе нехитрой операции посетила мысль, что моя жизнь обратилась в подобный механизм. Тик-так, пока не села батарейка или не вышел завод. Стук невидимых шестеренок вдруг отчетливо начал раздаваться в ушах, и я, пошатнувшись, чуть было не свалился на паркет. Наверняка убился бы, ударившись головой об острый угол стола соседа по кабинету - профессора, преподававшего объемную графику. Аккуратист, он бы просто пылал негодованием при виде моего хладного трупа и залитого кровью пола. И честное слово, желание придушить педанта росло последнее время в геометрической прогрессии. Может, вера в осуществление своих черных помыслов вынудила, успокоив дыхание, покинуть стол, осторожно ступая между стопками документации. Похоже, навязчивые мысли одна за одной копились где-то на задворках, и подсознательно я сделал вывод – пора прощаться с жизнью. «Не дождетесь!» - злорадно ухмыльнулся я сам себе, взглядом поймав собственный оскал в зеркале, прежде чем уйти.
Но покидая буквально проникнутые мелодией творчества застенки НУЭР, практически сбегая оттуда, я слышал лишь мерное тиканье отголосками за спиной . Я несся сломя голову, и тиканье в ушах стихало, когда сильный осенний ветер порывами ударял прохладой в лицо. Стихало, чтобы снова звучать, притворяясь биением моего собственного сердца. Не удивительно, что я не заметил этого мальчишку, что таращится сейчас на меня, как нищий на золотую монету. Мне определенно знаком так не упредительно упавший юноша. Память моя единственная верная спутница, где клеймом горит каждое воспоминание. Я определено помню этот взгляд: почти ленивый, скользящий по мне, когда студент с факультета художественной фотографии, третий год обучения, окидывал взглядом лекционный зал. Понятно было, что наличие кого-либо за кафедрой его мало волновало. Как и многие, не тяготевшие к словесности ученики НУЭР, он рассчитывал скорей всего отсидеться на моих лекциях и получить свои баллы. И как и всем наивным любителям халявы я готовил ему опасные ловушки в виде бесконечных тестов, срезов и контрольных. Обычно срабатывало, и концу, не года, а семестра моя группа редела раза в полтора. Но каково же было мое удивление, когда на стол передо мной лёг листок с фамилией и предложенной темой курсовой работы по моему предмету. С силой оторвав взгляд от ровных строчек, написанных убористым почерком в верхнем крае листа, я всмотрелся в черты лица его положившего. Глаза мальчишки были малахитово-зеленые. Как я так быстро подобрал сравнение? Наверное, так бы на меня могли уставиться маленькие камешки-гляделки - все так же безучастно и холодно. Похоже, мальчишка просто бросил мне вызов или это одна из очередных глупых экстравагантных выходок, которыми стремились отличиться здесь многие. Кто разрисовал расписание занятий цветными мелками, превратив скучный белый ватман в сыпящийся меловой крошкой папирус. Один весельчак с отделения живописи, взяв акриловые краски и стремянку, расписал гардины в холле на первом этаже. Ажиотаж был необычайный: все студенты и некоторые преподаватели сбегались взглянуть, как играют блики солнца в красках поверх бархатных тканей. Я сам не раз и не два захаживал туда с чашкой ароматного, но порядком подотсывшего кофе. Приходилось признавать, что негласно поддерживаемое администрацией академии безобразие мне по душе.
Сейчас иное выражение у извечно оледенелого взгляда - спала заснеженная ломкая корка. И я мог бы с наслаждением любоваться им, созерцая в секунду разрушенный лед. Вопрос «почему?» разрешается: внутренне я знаю ответ. Все один и тот же мальчишка смотрит на мир монохромно, деля его как сон и реальность, как быт и фантазию, и я долгое время был по другую строну за мутной завесой бесконечного бытия. Но мир распахнулся, я перешагнул грань, и полностью осознаю бесповоротность поступка. Его работа - стоило упомянуть о ней, как юноша засуетился, как встрепленный воробушек: видно, он сам запамятовал, что собирался приступать к чему-то подобному. « Художественная символика в прозаическом творчестве авторов постмодерна» - довольно размытая тема для курсовой работы, но в основе которой, как ядро в орехе, лежит зацепившая меня идея. Наверное, первый импульс, побудивший задуматься о том, во что превратилась моя жизнь, как заряд сбежал по строчкам и незаметно ударил. Удивление с достаточной долей досады посетило чуть позже, когда принтер, надсадно жужжа, распечатал задокументированный приговор в виде списка преподавателей и названия работ, что они курируют. Именно тогда-то я и полез на стол вверх к пресловутым часам.
@темы: слэш, Nisama, Джоанс Хоффман, Кристиан Зерикх, лирическая проза
-
-
08.11.2010 в 20:01-
-
08.11.2010 в 20:05-
-
08.11.2010 в 20:10-
-
08.11.2010 в 20:13-
-
08.11.2010 в 20:18Я не про стилистику говорила.Ладно,неважно.
-
-
08.11.2010 в 20:22